– Что же ты наделала, дочка, – мать опустилась рядом на бортик ванны и стала гладить меня по спине. – Отец тебе этого не простит.
О чем она говорит? До меня никак не мог дойти смысл сказанных ею слов. Голова трещала так сильно, что шумело в ушах. Опорожнив и без того пустой желудок, я подняла глаза на мать.
– Что? Я не понимаю, о чем ты говоришь, – выговорила сквозь зубы, потому что меня начал колотить озноб.
– Как не понимаешь, дочка? Ты разве не беременна? – она смотрит мне в глаза, а у самой они слезами наливаются. – Надо было предохраняться. Отец не позволит оставить ребенка.
– Мам, да ты что? О чем ты говоришь? Какая беременность? С чего ты это взяла? – я обхватила себя руками и попятившись от нее к выходу, выскользнула за дверь, а у самой волосы на затылке зашевелились.
«Да нет, не может быть. Не верю», – шептала беззвучно сама себе, руки непроизвольно легли на живот. Я думала, такое бывает только в книжках и разных телешоу, но уж точно не в реальной жизни.
– Ты что улыбаешься? – мать хватает меня за руку и тащит на кухню.
В этот момент снова громко хлопает дверь, и мы обе застываем на месте. Отец стоит в дверях и держит в руках продолговатую коробку, протягивает перед собой, и я вижу, как трясутся его руки. В лицо ему не смотрю, ибо смотреть в него страшно.
– Света, – шипит он, и по моей спине прокатывается зябкий холодок от его тона.
Мать тут же беспрекословно семенит к нему и берет пачку.
– Я жду, – тем же тоном проговорил отец.
Мать взяла меня за руку, и сердце у меня забилось где-то в пятках. В глазах потемнело, и голова сильно закружилась. Останавливаюсь и облокачиваюсь на стену.
– Быстрее! – гаркнул из коридора отец, и я, вздрогнув, иду за матерью.
– Мам, это тест? – зачем-то задаю очевидный вопрос.
Мать молчит.
– Мам, но я не хочу в туалет.
Она заводит меня в ванную и закрывает дверь. Секунда, и мать уже сидит на унитазе, приложив к губам палец.
Я прислоняюсь к двери и закрываю глаза. Что происходит в моей жизни? Разве так правильно? И пусть я даже беременна, мне уже есть девятнадцать, и это не родителям решать, хочу я родить или нет. Я должна, в конце концов, поговорить с Антоном, и мы решим сами. Если ему не нужен ребенок, значит, выбор останется за мной.
Слышу, как шелестит обертка теста. Открываю глаза и одним рывком выхватываю у матери тест.
– Что ты делаешь, Вика, дай сюда! – шипит мать.
– Я сама, – твердо говорю ей и машу на дверь.
Женщина встает, поправляет одежду.
– Ты уверена? – уже чуть холоднее спрашивает она, но я-то вижу, как она бледнеет на глазах, и как губы начинают подрагивать.
Киваю ей в ответ.
– Хорошо, жду тебя за дверью.
Как делать тест, я точно не знаю, да и откуда мне знать? Смотрю инструкцию, а у самой губы растягиваются в ухмылке. Представляю лицо Антона, когда скажу ему, что забеременела. Вот интересно, как отреагирует? Обрадуется или нет? Но если он воспитывает своих детей один, то должен обязательно обрадоваться. А потом будет свадьба, обязательно будет. Открываю тест и повторяю действия родительницы. Ждать по тесту полагается минуту. Но я, сидя на унитазе, наблюдаю внимательно картину. Проходит всего секунда после того, как на экран попала жидкость, и вот проявляется первая полоска. Я затаила дыхание и вижу, как по экрану сверху вниз ползет вторая. Ступор. Это первое, что охватило меня. Я как будто впала в транс. До меня даже не с первого раза дошло, что передо мною стоит мать и монотонно повторяет одни и те же слова.
– Не может быть, – удивление и страх. Точно, страх сквозит в ее голосе, и она смотрит на меня и в то же время сквозь меня.
Все это продолжалось по моим меркам всего минут пять, а потом в дверях появился он.
– Все-таки залетела? – прогремел голос отца, и я съежилась, сидя на унитазе.
Интересно, а если бы я не успела надеть штаны? Совсем совести нет, я все-таки не маленькая девочка. Волна протеста мгновенно поднялась во мне. Я встала, расправила плечи и прямо посмотрела ему в лицо. В тот момент, когда взгляд отца пригвоздил меня к месту, я поняла, что сегодня моя жизнь закончится прямо здесь, в этом туалете.
«Давай же, Вика, решайся», – тоненько подначивал мой внутренний голос, но я и слова выговорить не могла, потому что язык прирос к небу.
– Я тебя… – его глаза налились кровью, лицо побагровело, а потом резко краска отлила от него, – я тебя… – он занес руку, но на мою защиту встала мать.
– Леша, не делай глупостей.
Твердый голос женщины лишь на миг поколебал его решимость, но в следующую секунду он отшвырнул мать в сторону. Я заметила боковым зрением, как она, ударившись головой о стену, тихо ойкнула и медленно осела на пол, а потом он все же ударил меня.
Я даже не пошатнулась, зато моя шея от его мощной пощёчины дернулась в сторону, а из глаз словно искры посыпались. Я только ойкнуть успела, когда он схватил меня за шкирку и вытащил из ванной.
– Отпусти! – я схватилась за его руку и повисла на ней. Вряд ли я могла его остановить, но попытаться стоило, это точно.
– Заткнись, дрянь малолетняя! – рычал он. – Я для чего тебя растил, а? Молчишь? А я тебе отвечу! Уж точно не для того, чтобы ты, как шлюха последняя, раздвигала ноги перед каждым пидарасом.
– Пап, отпусти, – взмолилась я, когда поняла, что ярость затмила его разум, – это не правда, пап.
– Заткнись, говорю! – его голос срывается на хрип. – Оправдываться нужно было тогда, когда я у тебя прямо спросил.
Он со всей дури тряхнул меня за шею так, что у меня затрещали позвонки, и резкая боль отдалась в позвоночнике.
Дверь в свой кабинет он открыл с пинка, а потом затолкнул меня внутрь и закрыл защелку. На моей спине волосы встали дыбом, а тело покрылось испариной. Я перекатилась по полу и заняла позицию возле стены, наблюдая за действиями родителя. А он, словно обезумевший, смотрит на меня горящими глазами, в которых видно, как полыхает адское пламя ярости.
– Пап, – блею, сидя на полу, – пап, я все объясню, дай сказать.
И он дает, только не слово сказать, а первую порцию боли, мгновенно вытащив ремень из пояса брюк. Его первый удар приходится мне через плечо, и я взвываю от боли.
– Давай, кричи, маленькая дрянь. Кричи. Может это из тебя выбьет всю дурь, – он заносит руку, и я хватаюсь за голову обеими руками, закрывая от удара лицо.
Свист в воздухе, и бок охватывает резкая боль.
– Пап, прекрати, – сквозь рыдания прошу его, но это бесполезно.
Я знаю, что лучше снести побои молча, иначе на теле станет на несколько рубцов больше.
Вместо слов еще удар, и я корчусь от боли, закусываю до крови губу, но вскрик сдержать мне не под силу. Снова удар, и я заваливаюсь на бок, потому что отец бьет с одной стороны, и мне кажется, что ремень уже пронизывает кожу и достает до мяса. Упасть бы в обморок, застрять в небытие, только бы не чувствовать всего этого. Не знаю, как так получилось, зачем я открыла, глупая, лицо, но ремень так больно стеганул по груди, что руки непроизвольно скользнули к ней, оставив без защиты самую уязвимую часть тела. То ли отец в ярости не видел, куда бьет, то ли злость застлала ему глаза, но почему-то, как только лицо оказалось открытым, кожаная полоса со свистом опустилась на щеку. Я заревела так неистово, что сама оглохла от собственного крика, а перед глазами встала алая пелена.
